Обсуждение подборки – 13 декабря 2005 г.
Текст в формате Word


СТИХОТВОРЕНИЯ

Краков

Ю. П.

Полдень. Ратуша. Город. По городу шествует дождь,
Как прибывший инкогнито некий сиятельный дож
Или старый поляк, обладатель трехкрестной тиары.
А поодаль – другой, заводной, продувной, проливной,
Заливая за ворот, бредет от пивной до пивной,
Семеня, спотыкаясь и падая на тротуары.

И похожих прохожих пугает расхожая мысль,
Будто город – не город, а в море смываемый мыс,
Обреченный скитаться во мгле. Порожденье системы,
Этот взгляд удивил бы воинственных прадедов, но
Не способен усовестить тех, кто повесил давно
Не щиты на врата, но отцовские сабли на стены.

Предпочтя независимость – жизни, как целому – часть,
Разумеется, терпишь издержки. И здесь что ни час
Убеждаешься в этом, когда в Мариацком костеле
По щербатым ступеням восходит с щербатой трубой
Пунктуальный архангел, и звуки, чья власть над тобой
Беспредельна, куда-то зовут. Но смолкают.
Католик,

Лютеранин, язычник ли – здесь забывается рознь.
Положи под распятье двенадцать готических роз.
Может, панна Мария, крулева, тебе порадеет.
И в пустынном пространстве слепых оплывающих солнц
Ты увидишь прообраз грядущего мира, но ксендз
Исцелит пустоту возложением рук-чародеек.

Помолись же за Речь Посполиту – сколь память ни морщь,
Не припомнишь злосчастней земли: то египетский мор,
То зеленое знамя пророка, то шляхетский рокош.
Тут трещали холопьи чубы, чуть повздорят паны,
И железные перья летали над картой страны,
Для которой покой и покорность – безумная роскошь.

Впрочем, чтобы стареть, этим улицам надобен Вихрь.
Старе-Място и Вавель, Страдом и Сукеннице. В их
Именах облекается звуком не место, но время.
Время – дождь. Капель-мейстер. И в этих кварталах оно –
Обитатель пространства, как важный вельможа, равно
Как последний пропойца, не чуждый delirium tremens.

Ноябрь 2002


Ars poetica

Камены состарились. Катарсис
стремится к вершине угла,
где сумма квадратов скатерти
равна квадрату стола.

О, жрец аонид, с чем же можешь ты
сравнить этот рай для двоих?
Ты, жалкий итог и множитель
произведений своих!

А впрочем, плети это вервие,
пока Мнемозина щедра:
святое твое неверие –
не грех – погрешность пера;

и слово, как пряник, печатное –
отнюдь не карающий кнут.
Поэзия – дело частное.
А музы пускай отдохнут.

Октябрь – ноябрь 2002


***
Осипу Мандельштаму

Самосожженье осени. Под острым
сухим дождем застывшие предместья.
Растет число разоблаченных, разом
сознавшихся, что прогрессивным рострам
предпочитают ветви. Страх пред местью
власть предержащих затмевает разум.

Нетерпеливый испытатель скорби,
к чему стараться: Томы ли, Воронеж –
ты здесь чужой, ты здесь воруешь воздух.
А нет – заплеванную гордость сгорбив,
поешь глухим, но тем верней хоронишь
живую речь среди уже бесхвостых,

еще безмолвных тварей. А на воле
покорно и покронно и промозгло
горит октябрь, бунтующему сердцу
напомнив о Дидоне, о Сцеволе,
о верности и мужестве, но мозгу –
о том, как боги, повинуясь Ксерксу,

сожгли Акрополь…

Январь 2003


***
Плачет птица об одном крыле.
Арс. Тарковский

Притихший зал, где правит бал не Бог, но Бах.
Здесь, черный выкормыш сирен и лорелей,
Рояль – как птица о единственном крыле
И трех ногах.

В лучах косых – от сих до сих – диктатор гамм,
Орфей из Гамельна, лукавый правдоруб.
За Ним, ошуюю, поверхностями труб
Блестит орган.

У этих труб торчать копру б да каланче,
Домам, окрашенным в казенные тона,
Но одесную от Него парит Она –
Виолончель.

Об этот час, над Ними мчась, снега легки.
Пространство ветрено, как юность, как весна.
И так близки Они, что сцена Им тесна.
И далеки.

Из Их разлук родится звук, а вовсе не
Из встреч, от коих – лишь пьянеть за тактом такт,
Как будто истина в вине. Должно быть, так.
В Его вине.

В Его вине Ее венец, Ее тоска.
Но время холодно – закончится концерт,
И жизнь и музыка замрут на том конце
Ее смычка.

Декабрь 2002


Андрею Ширяеву

Холодает. И ветры, враги эвменид,
Собираются в стаи, взмывают в зенит
И срываются с воем утробным.
Но рождаются снова, и сеют раздор,
И подобное лечат подобным.

Что-то есть в мире сем не от мира сего.
Над зонтами плывет городское арго,
Пренебрегшее златом овечьим,
И нехитрая рифма „Жел-дор – Эквадор“
Угрожает душевным увечьем.

Одиночество, я, – желчнокаменный гость,
Подколодная грусть, черноплодная гроздь
Над покинутым ульем осиным.
Измеряя шагами пустой коридор,
Пой осанну осенним осинам.

И довольно – не плачь, не зови, не жалей,
Поднимайся туманом с тетрадных полей
Над корнями бессвязных растений.
Но на плечи бросается век-лабрадор,
Беспощадный цепной неврастеник,

По стеклу барабанит классический клен
Пятипалым листом и октябрь воспален
Патетическим протуберанцем:
«Я люблю тебя, жизнь!»
Отпусти, командор.
Отпусти, не люблю. Убирайся.

Октябрь 2002


Будем радоваться

Однажды, плывя в людском потоке московской подземки, я услышал голос. Глубокий и хорошо поставленный, он был бы, наверное, прекрасен, если бы не диссонирующие обертона отчаянья и скорби. Я взглянул на певицу: женщина с лицом, безнадежно обезображенным интеллектом, просила милостыню. Что ж, не ново. Я уже прошел мимо со всей толпой, как вдруг мелодия песни показалась мне знакомой. Прислушавшись, я понял, ЧТО она пела. Это была старинная студенческая песня «Гаудеамус» на латинском языке.
--------------------

Это снова с высоких небес
посылается новое племя…

Публий Вергилий Марон

Это мы сплели в катакомбах Рима
Те псалмы, что Бич привели Господен .
Нас послали … петь. В нас живут незримо
Ирод и Агнец.

Мы пришли сюда, в город шлюх и своден,
В ульи улиц, что не вмещают роя.
Здесь любой пейзаж с натюрмортом сходен.
Это диагноз.

Боже, видишь: мы, не ломая строя,
Здесь стоим, как сеть поперек Гольфстрима,
И заводим плач по Четвертой Трое:
“Gaudeamus ”.

Ноябрь 2004


***
Юлии

Прости ей, Господи, что умна,
Что не укрощает коней,
Не рвется в горящую избу. Она
С рожденья прикована к ней.
Другие пусть ищут себе затей,
До этих ли ей пустяков?
Она живет для моих детей,
Что лучше моих стихов,
Не верит, что здесь нам спасенья несть,
Надеется на авось,
И потому не желает лезть
За Божью пазуху сквозь
Одну из еще не зашитых прорех,
Где сходятся “стогна” и “стрит”.
Прости ей, Господи, этот грех:
Не ведает, что творит.

май 2005


***

Зачитывались Дантом, прочили
кажинной тле девятый круг,
перебирая между прочими
твоих друзей, моих подруг.

Считали, сколько душ поместится
на острие карандаша,
но к середине мая месяца
вдруг стало ясно, что душа –

не та, ревизская, а странница
всея земли – бежит земли.
Случись чего – и что останется?
Ошибки, и ошибки ли?

Гора долгов и неперебранных
бумаг? Пеньковое кашне?
...Тридцатый год, последний сребренник,
звенел тогда в моей мошне.

май 2005


Вдохновение

Подступающий к горлу клубок
И тургеневские рецидивы:
"О великий, могучий, правдивый,
Ты мой Бог, ты мой больше чем Бог.

Благороден, изящен, глубок,
Мой трехлицый, мой тысячеликий.
О правдивый, могучий, великий,
Как не впасть..." и т. д., назубок.

Написал, и на новый лубок
Долго пялился с жалостью жгучей:
О великий, правдивый, могучий,
Как ты немощен, лжив и убог.

август-сентябрь 2005


***

Я помню (поскольку забвенье,
Прощаясь, взяла ты себе)
И чудное это мгновенье,
И те - между точками Б

И А - кубометры пространства,
Где молот с серпом на гербе
Внимали лишенной убранства
Архангельской вещей трубе.

Архангельской, тульской, курганской...
Изрядно их в пику судьбе
Торчало щетиной гигантской
От Диксона до Душанбе,

Тянулось за собственным дымом
До слезных небесных желез,
Якшалось со мной, подсудимым,
С тобой, неподсудной, сжилось.

А нынче - по пятнам родимым
На этом листе различи,
Как память моя Никодимом
Бредет за тобою в ночи.

И я где-нибудь над Надымом,
В знакомые трубы трубя,
Растаю непереводимым:
"Россия, я помню тебя".

сентябрь 2005


ПЕРЕВОДЫ

John Donne (1572–1631)
THE PARADOX

NO lover saith, I love, nor any other
Can judge a perfect lover ;
He thinks that else none can or will agree,
That any loves but he ;
I cannot say I loved, for who can say
He was kill'd yesterday.
Love with excess of heat, more young than old,
Death kills with too much cold ;
We die but once, and who loved last did die,
He that saith, twice, doth lie ;
For though he seem to move, and stir a while,
It doth the sense beguile.
Such life is like the light which bideth yet
When the life's light is set,
Or like the heat which fire in solid matter
Leaves behind, two hours after.
Once I loved and died ; and am now become
Mine epitaph and tomb ;
Here dead men speak their last, and so do I ;
Love-slain, lo ! here I die.


Джон Донн (1572–1631)
ПАРАДОКС

Ни любящий, ни тот, в ком жар угас, –
Влюбленным не указ;
Любой влюбленный твердо убежден,
Что любит только он.
Попробуй, сохраняя умный вид,
Сказать, что ты убит.
Чем страсть моложе – больше жара в ней,
А смертный хлад сильней;
Но лишь однажды каждый гибнет тут,
Сказавший “дважды” – плут;
Те, кто “любили”, – дышат, но, увы,
Они давно мертвы.
Такая жизнь – прощальное тепло
Светила, что зашло,
А может быть, потухшего огня,
Того, что грел меня.
Познав любовь, себе я стал потом
Надгробьем и крестом;
Твержу, влеком Любовью на убой:
“Ведь я убит тобой!”


John Donne
THE PROHIBITION

TAKE heed of loving me;
At least remember, I forbade it thee;
Not that I shall repair my unthrifty waste
Of breath and blood, upon thy sighs and tears,
By being to thee then what to me thou wast;
But so great joy our life at once outwears.
Then, lest thy love by my death frustrate be,
If thou love me, take heed of loving me.
Take heed of hating me,
Or too much triumph in the victory;
Not that I shall be mine own officer,
And hate with hate again retaliate;
But thou wilt lose the style of conqueror,
If I, thy conquest, perish by thy hate.
Then, lest my being nothing lessen thee,
If thou hate me, take heed of hating me.

Yet love and hate me too;
So these extremes shall ne'er their office do;
Love me, that I may die the gentler way;
Hate me, because thy love's too great for me;
Or let these two, themselves, not me, decay;
So shall I live thy stage, not triumph be.
Lest thou thy love and hate, and me undo,
O let me live, yet love and hate me too.


Джон Донн
ЗАПРЕТ

Страшись любить меня.
Живи, совет мой в памяти храня.
Ведь я могу свои дары в любой
Момент вернуть потоком слез твоих,
Когда ты станешь мной, а я – тобой,
Поскольку счастье – роскошь для двоих.
И если сможешь, смерть мою кляня,
Любить меня, – страшась, люби меня.
Страшись прогнать меня.
Не жги же триумфального огня.
Ведь я могу стать собственным бойцом,
Возненавидев ненависть твою;
И ты тогда же встретишься с Творцом,
Когда и я те двери отворю.
Так если можешь, жизнь мою браня,
Прогнать меня, – страшась, гони меня.

Гони меня, любя,
Равно любовь и ненависть губя.
Люби меня, поскольку смерть близка;
Гони меня, но помни мой завет.
И злость, и страсть умрут наверняка,
А я останусь жить без этих бед.
Но помни обо мне, прошу тебя:
Оставь мне жизнь, – гони меня, любя.


W. Sheakspeare
SONNET № 138

When my love swears that she is made of truth
I do believe her, though I know she lies,
That she might think me some untutor'd youth,
Unlearned in the world's false subtleties.
Thus vainly thinking that she thinks me young,
Although she knows my days are past the best,
Simply I credit her false speaking tongue:
On both sides thus is simple truth suppress'd.
But wherefore says she not she is unjust?
And wherefore say not I that I am old?
O, love's best habit is in seeming trust,
And age in love loves not to have years told:
Therefore I lie with her and she with me,
And in our faults by lies we flatter'd be.


В. Шекспир
СОНЕТ № 138

Когда моя любовь клянется мне,
Я говорю, что верю ей, хотя
Я далеко уже не юн и не
Наивен как невинное дитя.
Она, конечно, видит седину
В моих висках и помнит наши дни,
Но ложь я не вменяю ей в вину,
Зане она моей любви сродни.
Зачем она не кается во лжи?
Зачем я не признаюсь ей, что стар?
Затем, что нам милее миражи,
И счет годов влюбленным не пристал.

Мы оба лжем друг другу, ну так что ж,
Коль нам дороже правды наша ложь?


William Wordsworth
I HEARD (ALAS! 'TWAS ONLY IN A DREAM)

I HEARD (alas! 'twas only in a dream)
Strains – which, as sage Antiquity believed,
By waking ears have sometimes been received
Wafted adown the wind from lake or stream;
A most melodious requiem, a supreme
And perfect harmony of notes, achieved
By a fair Swan on drowsy billows heaved,
O'er which her pinions shed a silver gleam.
For is she not the votary of Apollo?
And knows she not, singing as he inspires,
That bliss awaits her which the ungenial Hollow
Of the dull earth partakes not, nor desires?
Mount, tuneful Bird, and join the immortal quires!
She soared – and I awoke, struggling in vain to follow(1).

1819

(1) See the Phaedon of Plato, by which this Sonnet was suggested.


Вильям Вордсворт
Я СЛЫШАЛ (УВЫ! ЭТО БЫЛО ТОЛЬКО ВО СНЕ)

Я слышал (но, увы, не наяву)
Напев, что к людям, по словам Платона,
Порою с озерца или затона
Доносит ветр, колеблющий листву.
То Лебедь пел. Благодаря сродству
Земли и неба, радости и стона
Рождалась песнь серебряного тона,
И крылья серебрили синеву.
Так разве Лебедь не служитель Феба?
Он, певший по веленью высших сил,
Не ждал ни одобрения, ни хлеба,
Ни славы, ни блаженства не просил.
Он землю до небес превозносил…
И я проснулся, устремившись в небо(1).

ноябрь 2005

(1) См. “Федон” Платона, которым внушен этот сонет.


Samuel Taylor Coleridge (1772–1834)
PSYCHE

The butterfly the ancient Grecians made
The soul's fair emblem, and its only name –
But of the soul, escaped the slavish trade
Of mortal life! – For in this earthly frame
Ours is the reptile's lot, much toil, much blame,
Manifold motions making little speed,
And to deform and kill the things whereon we feed.

1808, published 1817, 1833


Самюэл Тейлор Колридж (1772–1834)
ПСИХЕЯ

У древних греков бабочка была
Эмблемой человеческой души,
Что подходило душам, чьи тела
Не знали рабства. А сейчас – реши –
Не лучше ль зваться гадом – знай, шурши
По жизни, пресмыкаясь и греша,
И все вокруг себя душа, скажи, душа?

1808, опубликовано в 1817, 1833


Rupert Brooke
THE DEAD

These hearts were woven of human joys and cares,
Washed marvellously with sorrow, swift to mirth.
The years had given them kindness. Dawn was theirs,
And sunset, and the colours of the earth.
These had seen movement, and heard music; known
Slumber and waking; loved; gone proudly friended;
Felt the quick stir of wonder; sat alone;
Touched flowers and furs and cheeks. All this is ended.

There are waters blown by changing winds to laughter
And lit by the rich skies, all day. And after,
Frost, with a gesture, stays the waves that dance
And wandering loveliness. He leaves a white
Unbroken glory, a gathered radiance,
A width, a shining peace, under the night.


Руперт Брук
УСОПШИЕ

Сплетенные из радостей и боли,
Омытые в восторге и печали,
О души, сколько лет в земной юдоли
Рассветы и закаты вы встречали!
Вы видели движение в природе,
Внимали звукам в воздухе непрочном
И одиноко ждали чуда, вроде
Большой любви. Теперь все это в прошлом.

Горели воды под лучом, что послан
С живых небес сквозь тернии. А после
Мороз сковал танцующие волны,
Оставив, как святые мощи в раке,
Огромный мир, неистовый и вольный,
Для вас почившим в запредельном мраке.

Январь 2003


Wilfred Owen
ANTHEM FOR DOOMED YOUTH

What passing-bells for these who die as cattle?
Only the monstrous anger of the guns.
Only the stuttering rifles' rapid rattle
Can patter out their hasty orisons.
No mockeries now for them; no prayers nor bells,
Nor any voice of mourning save the choirs, –
The shrill, demented choirs of wailing shells;
And bugles calling for them from sad shires.

What candles may be held to speed them all?
Not in the hands of boys, but in their eyes
Shall shine the holy glimmers of good-byes.
The pallor of girls' brows shall be their pall;
Their flowers the tenderness of patient minds,
And each slow dusk a drawing-down of blinds.


Уилфред Оуэн
ГИМН ОБРЕЧЕННОЙ МОЛОДЕЖИ

Какой прощальный звон достоин этих жертв?
Лишь гневный стук подков да канонада битв,
Запальчивая брань косноязычных жерл,
Скороговорка пуль – взамен людских молитв.
Взамен насмешек, просьб, глухих колоколов,
Рыданий и кутьи – воинственно-груба,
Пронзительно ревет, пространство проколов,
В поля печальных графств зовущая труба.

Какая же свеча их удержать могла,
Когда такой огонь струился из-под век
Мальчишек, уходя, прощавшихся навек.
Им саван – белизна девичьего чела,
Кладбищенский венок – посмертная любовь,
И каждый вечер тьма их забирает вновь.

Январь 2003