Обсуждение подборки – 13 сентября 2005 г.

***

Черный камень - кабаний загривок –
Перекрестных тропинок исток.
Прямо - череп, разбитый дождями,
Зверобоем глядит из щелей.
Вправо – кисти обглоданных ребер
До сих пор собирают зверье,
И шумит родником под горою
Кровь-настой четырех кабанов.
Влево – след – отпечатки копытец
Убегают в спасительный лес,
Где седая сосна в своем теле
Носит пару охотничьих пуль.
А назад - в моховитой сторожке,
Средь угара и стреляных гильз,
Тертый клык да засохшие уши
Дополняют охотничий быт.


Репейник и все остальное

Вложив по репью в оба глаза
на вечно глухом пустыре:
проник ОН в змеиные лазы
в похожей на обруч горе.
Шагнул в переходы подгорья
сквозь порваный камень-мешок.
Каменья – зубастые колья
сомкнулись неслышно в замок…
Открылось…
Пахнуло дыханьем –
утробы бездонных глубин,
в зеленоватом мерцаньи
задвигались контуры спин.
Расстриги с лицом патриархов,
словами – бесцветный кагор,
пугают невидимых страхов
в обличии шлюх и воров.
Гудит, собирается улей
из дыма в бродячий туман…
Поэт с новоявленной дурой
все ищут бессмертный обман.
И нету ни слова над Тенью,
лишь след да ковалки земли,
по странному откровенью
дорогою стать не смогли.
Канава, бурьян для приличья,
обочина, обруч в траве;
все есть, но в стране безразличья
не любят шута в голове.
Назад! – ухнул камень под ноги,
сорвавшись с откоса души:
репейник – хранитель дороги
да жизнь что сошла в миражи,
играют в слепую орлянку
набором нехитрых затей.
Он видел больную изнанку
и то, что мелькнуло за ней…
Колючка – безвольная сила
змеей сквозь глаза протекла,
так просто: без криков, без силы,
что было сточила дотла.

Заржавили обруч, зарыли
(в мешок да на старый пустырь)…
Понюшка затоптанной пыли,
дорога… дорога… пустырь.


Памяти Аркадия Кутилова

Купить бы червленые фразы,
Да нет за душой ни гроша…
Склоняется в горьком намазе
Натура поэта-бомжа.
Но просит она не о доме,
Там редко прощали ее;
Она хочет в травном миноре
Услышать лесное былье.
Застыла…
Прислушалась…
Тихо…
Вдруг слышно: в горючем бору
Бормочет печальное лихо,
Качаясь на старом суку;
Русалки до смертного всхлипа,
Плескаясь, заводят к воде;
И слышно как охает липа
О новой пропавшей душе.
А осень, языческим духом
Ошпарив немеющий лес,
Вдруг стала пророческим слухом
Всех тех, кто однажды исчез
В долину немых истуканов
Страны светотканных ветров,
Где в пологе вечных туманов
Покоятся тайны богов.
И долго звериное эхо
Ловило взахлеб голоса,
Лесной первородности веха
На время очнулась от сна.
Из недр сухожилистых сосен
Сочились остатки воды…
Придут ближе к полночи лоси,
Лизнуть затвердевшей смолы.


***
Сглотнул подъезд свой лифт очередной,
дыша утробой глухо, по-этажно.
Но дома нет…
один фасад свечной,
одноподъездный
да к тому ж бумажный.
Поверх картонный, встроенный герой,
для пущей важности на клей посажен.
Строчит трамвай по ветке кольцевой,
но почему-то никому не страшен.
Герой надорван… Плачет героиня,
сухие слезы пишут по бумаге
одно простое выцветшее имя –
подвижника,
как продолженье саги.
Ату его! – он вовсе не святой –
разбойник он по имени Емеля.
Трамвай вспорхнул бы с ветки кольцевой,
но где найдешь на крылья столько клея.


***

Форточка-кошка… Сквозняк против шерсти.
По шерсти бывает, но в чём-то другом.
Невидимый мир каждодневных инверсий
Штампует картинки и клеит в альбом.
Неделю… Другая… Страстная седмица
На завтра бесстрастной готовится стать;
А здесь, за углом: подоконник, больница,
Заверят шажок этажей эдак в пять.
Сама не убийца… И сам бы увечный
Все «бы» перебрал на предмет красоты.
Бывает: слова не доходят до речи,
Сквозняк междометий: УА-О-УЫ.
Взлохматит страницы печатей наскальных,
Огонь… и дрожанье безмускульных крыл,
Заметят на лицах вполне обезьяньих
Законный вопрос – Кто из нас гамадрил?


***

Скажите ему, чтоб не рвал здесь цветов
Они радиацией пахнут цветущей.
Скажите, что даже в созвездьи Весов –
Гармония стоит два доллара в лучшем.
Листок календарный вчерашним числом
Шуршит по асфальту стирая границы.
Смотрите: большая вода за окном
Красиво разводит проспекты столицы.
И яблоком можно катиться в траву,
Катиться не помня не мыслей ни тела.
Подальше от тех, кто кричит «у-лю-лю»,
И атомный дух вызывает несмело.
Скажите, тепла вечерами вода
И как-то ровней в оголенности поле.
Вчера возвратилась к себе нагота,
Чтоб обрядиться во что-то людское.


***

Наклонился лопух,
оттеняя в оклад небольшое
на просвет на прожилки расшитое солнце.
До утра половиц ожиданье немое –
это время, на слух, уходя, передаст в отжитое.
Покоя кто-то ищет во мне – заречется.
Этот голос без связок с тем домашним связать,
где слова, что вода неживая из сказок:
тело лечит, но душу неспособна собрать.
Там при свете зеленом, в лопуховой рубашке,
был младенец от солнца от лучей проходящих.
Пили в доме из рюмок, заедали из чашек,
обещали как боги безысходного счастья.
Обещанья трезвели; двери в петлях прилюдно
за душою искали продолжения звук,
открывая в словах вход и выход приютный,
где еще не ступал никакой Чингачгук.