Противоядие от Достоевского (о сериале «Преступление и наказание»)
– Попытки «адаптировать» Достоевского делались еще в позапрошлом веке, – рассказывает Игорь Леонидович. – Так, в 1872 году княжна В.Д. Оболенская обратилась к писателю с просьбой «извлечь» из «Преступления и наказания» драму. Достоевский ответил, что он взял за правило «никогда таким попыткам не мешать», однако успеху не верит и полагает, «что для разных форм искусства существуют и соответственные им ряды поэтических мыслей, так что одна мысль не может никогда быть выражена в другой, не соответствующей ей форме».
Конечно, экранизация никогда не заменит чтения – акта сугубо личного, интимного, когда только воображение и ничто иное «экранизирует» то, что сотворил автор. В этом случае читатель – сам себе режиссер. Любая интерпретация текста на языке другого искусства – всего лишь версия. Важно, чтобы она подтвердилась.
– Как вы считаете, Достоевский вообще поддается адаптации?
– Из всех искусств кино, пожалуй, наиболее близко Достоевскому. Оно «крупным планом» способно передать, «овеществить» мельчайшие нюансы поведения, дрожание внутренней жизни, «мимику и жест» не только конкретного персонажа, но, так сказать, и каждой конкретной ситуации. В этом смысле Достоевский чрезвычайно кинематографичен: он как бы художественно предвосхитил изобретение братьев Люмьер. Правда, возможность опошления здесь почти равна возможности постижения. Тут все зависит от точки зрения того, кто постигает.
– Режиссеру Дмитрию Светозарову удалось обойтись без пошлости?
– Светозаров подошел к тексту «Преступления и наказания» чрезвычайно внимательно. Причем не только к бесподобной речи героев (не позволяя себе никакой «редактуры»), но и к деталям быта, костюмам, историческому антуражу. С одной стороны, это замечательно. Но тут есть некоторая опасность. Так, например, две первые серии, на мой взгляд, оказались наименее удачными – именно потому, что режиссер очень уж озабочен «вещественной правдой», старается воспроизвести как можно больше этнографических подробностей. И лишь позже, когда он становится более свободен и предлагает собственные режиссерские решения (например, выразительная сцена беседы Лебезятникова и Лужина, сопровождаемая стрижкой ногтей), телевизионное повествование получает второе дыхание и обретает истинно художественный характер.
– Что вы думаете об игре Владимира Кошевого, исполнителя роли Раскольникова?
– Конечно, образ Раскольникова в сериале наиболее проблематичный. Его поначалу воспринимаешь с некоторым усилием. Уж слишком не «достоевская» у него внешность. С такими сценическими данными надо играть апостолов, проповедников, пастырей народов. Но в конце концов привыкаешь, тем более что от серии к серии Владимир Кошевой все более «разыгрывается», входит в образ.
– А как вам другие актеры?
– Актерский ансамбль замечательный. И Пульхерия Александровна – неожиданная в своем новом амплуа Елена Яковлева, и убедительная в неотразимой простоте Соня (Полина Филоненко), и изысканно-отвратительный Лужин (Андрей Зибров), и очень естественный Разумихин (Сергей Перегудов)… Я не говорю уже об очень, как мне кажется, «близком к тексту» Порфирии Петровиче (Андрей Панин). Весьма хороши Катерина Ивановна, Свидригайлов, Лебезятников, Мармеладов… Даже второстепенную роль Настасьи Зоя Буряк сыграла блистательно.
– Что резануло в сериале больше всего?
– В фильме есть одна досадная и очень существенная неточность. В финале Раскольников произносит слова о том, что он совершенно не жалеет о содеянном и не считает свое преступление за большой грех. Такие слова действительно содержатся в тексте, но ведь на этом роман не кончается. После болезни Раскольникова, после страшного бредового сна происходит преображение героя, его озарение, а момент встречи с Соней, когда он как бы заново открывает ее, и есть его истинное раскаяние, акт его воссоединения с миром. В финале фильма это никак не прочитывается.
– Как вам кажется, стоит экранизировать Достоевского еще?
– Новый сериал доказывает, что воплощать Достоевского на экране можно, не обязательно уменьшая при этом духовный объем текста. «Сериальность» – это привычный для Достоевского формат. Ведь «Преступление и наказание», как и другие его романы, печаталось в «Русском вестнике» «по сериям», то есть отдельными главами. И читатель осваивал романное пространство постепенно – как правило, в течение года. У сериала в этом смысле более выигрышный хронометраж. Достоевского, как всякого большого писателя, надо читать медленно, и многосерийность предоставляет именно такую возможность. Общественное значение сериала заключается хотя бы в том, что он выступает в роли сильнодействующего культурного противоядия. Возвращение к классике всегда благодатно, потому что в ней, классике, заключен тот духовный источник, который способен питать и поддерживать нацию в трудное для нее время. И в этом смысле Достоевского не заменит никто.
Подготовила Анна Чуприян
«Трибуна», № 48, 14 декабря 2007, с. 18
|
|
